Мировой кризис 32: две главные проблемы Цивилизации

В работе мы рассмотрим две фундаментальные врождённые проблемы Цивилизации, постоянно дестабилизирующие процессы расширенного воспроизводства Капитала и денежного обращения, а с ними и сами социумы. Первая проявилась ещё в эпоху натурального товарного обмена. Вторая материализовалась существенно позже – синхронно с инсталляцией денежного обращения и переходом от натурального обмена к товарно-денежному. Для наглядной визуализации второй проблемы мы используем модель Острова, естественно, обитаемого. Сформулировав проблемы, мы познакомимся с созданным Цивилизацией инструментарием их купирования и оценим его эффективность.

Заметка отчасти является сборкой «Мирового кризиса», поэтому, естественно, возможны некоторые повторения. Но обзор – это, как правило, интересно. Осилившим его все вопросы касательно Капитала – его проблем, мотивов, сценариев, которыми он нагружает социогенез, станут очевидными и прозрачными. Ничего сложного в нём нет: «подумаешь, бином Ньютона!» А ещё вас удивит железная логика социогенеза.

По мере приближения работы к завершению всё более актуальным представлялся другой вариант её названия: «основания геополитики Капитала». Но, дабы избежать пафоса, просто будем держать его в уме.

Прежде чем приступить к основному материалу, пару слов о диалектике Цивилизации и Капитала.

Цивилизация и Капитал

Термин «цивилизация» был введён в обиход в середине XVIII века и использовался для обозначения следующего за дикостью и варварством этапа социогенеза, в качестве противопоставления им. Позже противопоставление было наполнено позитивными для Цивилизации культурными коннотациями, маскирующими внутреннее содержание. Её суть в замене племенной формы собственности на частную с целью легального, юридически оформленного отчуждения от тружеников продуктов их труда, что потребовало мгновенной инсталляции институтов системного насилия. Поэтому воздействие Цивилизации на человеческую природу, несмотря на все приделанные к ней культурные рюшечки, всегда было отрицательным, особенно после того как накопление денег стало основным смыслом жизни. Устранение помех сему волшебному процессу позволяло и позволяет с лёгкостью принимать в качестве этической нормы массовое уничтожение людей. Главное объяснить себе и всем «хорошим людям», почему убиенные плохи и достойны постигшей их участи. В помощь «этичной зачистке» безотказно работает концепция избранности. Индейцы, да и наши ближайшие предки тому свидетелями.

В сравнении с Цивилизацией дикость и варварство выглядят куда «цивилизованней». Здесь речь ведётся не о сумме накопленных знаний и поразительной изворотливости в искусстве красивой упаковки мерзостей. Речь об истинной этике социальных отношений. Внутреннего парфюма в эпоху варварства и дикости было меньше – это да, но содержание несравненно благороднее:

«И что за чудесная организация этот родовой строй во всей его наивности и простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов – всё идет своим установленным порядком. Всякие споры и распри разрешаются сообща теми, кого они касаются, – родом или племенем, или отдельными родами между собой. Общих дел гораздо больше, чем в настоящее время, – домашнее хозяйство ведется рядом семейств сообща и на коммунистических началах, земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование отдельным хозяйствам, – тем не менее, нет и следа нашего раздутого и сложного аппарата управления. Все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал. Бедных и нуждающихся не может быть – коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны, в том числе и женщины. А каких мужчин и женщин порождает такое общество, показывают восторженные отзывы всех белых, соприкасавшихся с неиспорченными [Цивилизацией] индейцами, о чувстве собственного достоинства, прямодушии, силе характера и храбрости этих варваров», Фридрих Энгельс, «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Появление частной собственности мгновенно породило новую социальную сущность – Капитал – овеществлённый труд, реализующий себя как самовозрастающая стоимость путём заведомо неэквивалентного обмена на живой труд. Капитал всегда был представлен суммой двух своих ипостасей: основной капитал + свободный капитал. Первый, собственно, и обеспечивает расширенное воспроизводство. Тогда как свободный – это тот капитал, который пока находится в поиске ниш для своего расширенного воспроизводства. Он – наиболее активная часть Капитала, способная в своих метаниях к хищничеству и агрессии на всё и вся, что ему мешает, не так лежит, что можно присвоить.

Остаётся добавить, что Цивилизация и Капитал неразделимы. Они родились одновременно и развивались в тесном симбиозе: вся эволюция Цивилизации была подчинена императиву созидания социальной среды, максимально благоприятной для расширенного воспроизводства Капитала. Менялись социальные интерьеры, их культурное оформление, иерархические отношения Капитала с мета-големами, но не содержание симбиоза.

Далее приступаем к препарированию.

Основная проблема Капитала в эпоху натурального обмена

Начнём с первой из двух заявленных проблем, для чего нам придётся окунуться в эпоху натурального обмена – во времена древнейших царств Шумера, Аккада, Вавилона, Ассирии, Раннего и Древнего Египта. Натуральный обмен первую проблему, собственно, и актуализировал. Дело в том, что в отсутствии денег свободный капитал мог накапливаться исключительно в товарной форме, поэтому не подлежал длительному хранению. Как следствие, задача своевременно потратить или инвестировать его до момента порчи грызунами, бактериями и прочими внесистемными нахлебниками была крайне актуальной.

Проблема, следует признать, нетривиальная, поскольку возможности инвестиций в основной капитал были мизерными, как следствие того, что главный капитальный актив Древнего мира – земля – ресурс невоспроизводимый. В ирригационных социумах редкая возможность инвестировать в землю всё же возникала. Однако вложения были ресурсоёмкими, требовали, помимо прочего, согласия массы собственников земли, съедаемой ирригационной сетью, поэтому чаще всего относились к прерогативе центральной власти.

Налицо противоречие, производное, как казалось, исключительно от натуральной формы накопления: между невозможностью длительно сохранять свободный капитал и отсутствием возможностей инвестировать его в собственное расширенное воспроизводство. Итак, первая из двух фундаментальных проблем Цивилизации:

перманентный избыток свободного капитала на фоне хронического дефицита инвестиционных ниш, обеспечивающих ему дальнейшее расширенное воспроизводство.

Для краткости обозначим её термином «инвестиционная недостаточность».

Проблема, которая изначально выглядела производной исключительно от натуральной формы накопления, на поверку оказалась неразрешимой. С появлением металлических денег лишь несколько видоизменилась её причина: свободный капитал накапливался быстрее, чем появлялись свободные инвестиционные ниши. Новая форма накопления, очевидно, изменила причину, но не формулировку проблемы.

Стандартные инструменты утилизации свободного капитала

С инвестиционной недостаточностью столкнулись первые же государства древности. Не имея возможности обеспечить свободный капитал точками приложения сил, они были вынуждены решать задачу его утилизации. Действительно, не гнить же ему в амбарах. В противном случае, если игнорировать проблему, свободный капитал – сущность, как упоминалось выше, крайне агрессивная, – имел свойство увлекаться дестабилизацией власти. Некоторый инструментарий для решения проблемы, следует признать, имелся.

Начнём с естественной возможности тратить свободный капитал на элитарное потребление. Не случайно Древний мир оставил нам изумительные образцы декоративного искусства и роскоши, несмотря на низкий в целом технологический уровень. Однако ёмкость ниши элитарного потребления заведомо недостаточна для утилизации устойчивых потоков прибыли – в определённый момент обязательно наступает пресыщение.

В помощь элитарному потреблению выступали культовые пожертвования. Но и они оказались весьма ограниченным инструментом утилизации, поскольку Капитал всегда жертвует не более определённой доли накапливаемого. Ещё одним инструментом утилизации Капитала служили налоги, но и они изымали лишь часть накапливаемой прибыли.

Как следствие, Капиталу пришлось рассматривать экстремальные варианты инвестиций. Например, вложения в войну, которая открывала доступ к дележу добычи, новым территориям для инвестиций и товарного обмена. Однако такого рода инвестиции всегда относились и относятся к категории «с высоким риском».

Нельзя утверждать, что императив экспансии – порождение исключительно Капитала. Это качество, присущее самой жизни, производное от атрибутивных ей территориально-иерархических инстинктов. Племена и до Цивилизации не были чужды войне и экспансии. Но также несомненно и то, что в вынужденных поисках свободных ниш для своего расширенного воспроизводства Капитал стал фактором, провоцировавшим экспансию на регулярной основе.

Уровень его агрессии в значительной мере зависел от технологического совершенства, дававшего ощутимые военные преимущества. Однако технологическое лидерство никогда не устраняло все риски, поскольку всегда действовал Х-фактор – пассионарность социума – единственный из факторов, не поддававшийся расширенному фабричному воспроизводству и достоверной оценке. Его корреляция с Капиталом зачастую оказывалась обратной – чем слабее был Капитал, тем выше уровень пассионарности социума.

Египетский прорыв

Практический опыт показал, что все вместе рациональные подходы к утилизации Капитала оказались тщетны. Капитал – это такой умный и хитрый зверёк, который, как правило, не позволяет утилизировать всю накапливаемую прибыль или же профукать всю её в рискованных предприятиях. Он всегда стремится сохранять и по возможности множить весомую часть прибыли, дабы вырасти из маленького в большого зверя.

Прорыва в утилизации Капитала удалось добиться, лишь обратив его лицом к иррациональной стороне бытия – к смерти. Самый эффективный в Древнем мире инструмент создал Египет, впоследствии никто не сумел повторить ничего близкого по эффективности. Мета-голему Древнего Египта удалось подавить звериные инстинкты Капитала, направленные на собственное расширенное воспроизводство, развернув его от бренного к вечному – сподвигнув на строительство грандиозных культовых сооружений погребальной индустрии. Справедливо считать грандиозные египетские пирамиды и прочие захоронения гробницами самого Капитала, памятниками доминирования над ним государства. Одновременно они – наглядное свидетельство той гигантской мощи и энергии, которой всегда заряжен свободный капитал:

Розовая пирамида Снофру в Дахшуре XXVI век до н.э.

Ломаная пирамида Снофру в Дахшуре XXVI век до н.э.

Фараоны, самые крупные владельцы капиталов, задали невероятную по высоте планку ухода в мир иной, за которой тянулись правители номов и номовая аристократия. Все вместе они дружно и в огромных объёмах утилизировали в погребальной индустрии свободный капитал, накапливаемый, напомним, в товарной форме. В процессе возведения гробниц тот обменивал себя на труд, трансформируясь из агрессивной сущности в полезный потребительский ресурс огромной массы тружеников, что обеспечивало Египту социальную устойчивость.

Инвестиции свободного капитала во власть

В социумах, которым не удалось обзавестись подобным по эффективности инструментом утилизации Капитала, наблюдались печальные для их государственности последствия, поскольку свободный капитал за неимением лучшего неизбежно начинал инвестировать во власть.

Очевидной, понятной и очень сладкой, хотя и экстремальной инвестиционной нишей были вложения в приватизацию административной ренты мета-голема. Предельный вариант такого рода инвестиций – вложения в узурпацию власти, с сопутствующими им колоссальными рисками. Степень открытости данной инвестиционной ниши всегда коррелировала со слабостью мета-голема, которая в свою очередь зависела от качества административного управления, с чем мы подробно знакомились в процессе сравнения Древнего Египта с Шумеро-Аккадско-Вавилонскими царствами, см. сравнительный социогенез Египет vs Шумер и выводы из него. Напомним совсем вкратце.

Древнему Египту выпал счастливый случай уже к 3200 до н.э. изобрести невероятно удобный носитель письменности – папирус. Носитель провоцировал писать на нём, поэтому Египет практически в тот же момент обрёл и полноценную письменность. В сочетании с носителем она стала главным технологическим фундаментом управления большим социумом, обеспечивая ему информационную связность. Тому свидетельством появление в Древнем Египте полноценной государственности, причём сразу в очень устойчивой форме, уже в 3100 до н.э., т.е. через век после изобретения носителя и письма. Удобный носитель и продвинутая письменность, обеспечив высокое качество управления, поставили высокий потенциальный барьер перед желанием инвестировать в приватизацию власти. Защищавшая её непреодолимая стена в итоге заставила Капитал перенаправить гигантские свободные излишки в ресурсоёмкие погребальные традиции, общие для огромной территории, что тоже было прямым следствием её информационной связности.

Шумер волею геофизических обстоятельств, имеется в виду повсеместные залежи глины и отсутствие зарослей папируса, остановил свой выбор на крайне нетехнологичном носителе письменности – глиняной табличке. Помимо ограниченных графических возможностей, готовить её к письму, сушить, сохранять и транспортировать – крайне неудобно и энергоёмко. Следствием вынужденного выбора стало существенное отставание в дате появления полноценной письменности. Именно письменности, а не продвинутого варианта пиктографии. Клинопись возникла только около 2750 до н.э., а уровня упорядоченного словесно-слогового письма, сопоставимого с египетским, достигла лишь около 2400 до н.э. Восемьсот лет разницы с Египтом! Соответствующими были и последствия для шумерской государственности.

Управленческая немощь мета-големов Шумера, производная от качества носителя и письма, провоцировала Капитал активно инвестировать в приватизацию административной ренты и самой власти. Тому способствовало и отсутствие эффективного инструмента утилизации свободных капиталов, аналогичного египетскому. Их агрессивная неприкаянность на фоне слабости власти естественным образом превратили Шумер в родину древних олигархических традиций, надолго законсервировавших государственность на уровне окормляемых олигархиями номов.

Только около 2600 до н.э., когда Египет уже завершал полутысячелетнюю эпоху Раннего царства, в Шумере якобы возникло первое большое государство – царство Гильгамеша, номарха Урука. Впрочем, царство сие мифологическое, поскольку его существование «засвидетельствовано» не в современных ему документах, а в гораздо более позднем аккадском эпосе, начатом в XVIII-XVII веках до н.э.

Следующее великое шумерское царство Лугаль-анне-мунду, номарха Умма, с 2490 по 2400 до н.э., столь же мифологическое – «задокументировано» в письменных источниках времён Вавилонского царства, отсчитывающего свою историю с 1900 до н.э. Как и с царством Гильгамеша, речь идёт о свидетельствах, появившихся многими столетиями позже распада государственности.

Единственной реальной, «большой», хотя и короткой государственностью Шумера можно считать царство Лугальзагеси, номарха Умма и Урука, около 2336-2312 до н.э. Здесь вспомним, что клинопись достигла уровня египетского письма только к 2400 до н.э. Таким образом, в Шумере, также как и в Древнем Египте, появление полноценной письменности и большой государственности разделил интервал не более столетия.

Шумерская держава Лугальзагеси объединила номы Месопотамии, расположенные по течению Евфрата ниже Ниппура, т.е. примерно половину всех земель древнего Шумера, см. на карте. Царство, с запасом уместившееся бы в Дельте Нила, являло собой конфедерацию номов, в каждом из которых Лугальзагеси был верховным жрецом. Т.е. имела место не полноценная государственность, сравнимая с египетской, а религиозная уния номов. Нет ничего удивительного в том, что лоскутное царство рассыпалось сразу же после гибели Лугальзагеси в конфликте с номархом Киша Ур-Забаба.

Над Шумером висело почти тысячелетнее, с 3200 по 2300 до н.э., проклятье активного воспроизводства Капитала в условиях немощной государственности, которое в итоге и сформировало его славные олигархические традиции инвестировать в приватизацию административной ренты и власти. Поэтому действительно большую и относительно устойчивую государственность уровнем выше номовой в Месопотамию привнёс не сам Шумер, а его более пассионарные соседи, не испорченные разлагающим воздействием номовых олигархий: порог большой государственности был преодолён Аккадским царством 2316-2137 до н.э., см. на карте выше. В сравнении с  Древним Египтом задержка в его появлении такая же, как и в создании письма. Впрочем, в сравнении с Египтом Аккад всё же был весьма хлипким образованием длиною всего в 180 лет. И треть этого срока, начиная с 2200 до н.э., пребывал под давлением закрепившихся в Месопотамии горных племён гутиев, в итоге его уничтоживших.

Завершилась длинная феерия древней месопотамской государственности инсталляцией в Вавилоне нарочито карнавальной, почти республиканской по содержанию процедуры наделения царя властными полномочиями в присутствии бога Бэла и бога Набу, см. рождение Домината – Вавилон.

Естественно, что Доминату, пишущему свой альтернативный вариант истории, милее сердцу не Древний Египет, а Шумер, Аккад и Вавилон – родина олигархической вольницы и традиций подчинения мета-големов Большим Капиталам. Особняком в этом ряду стоит Вавилон, ставший в дополнение ко всему колыбелью корпорации Иврим – второй ветви Домината [первая, напомним, финикийская], подробнее см. рождение Домината – корпорация Иврим.

На этом мы заканчиваем знакомство с первой проблемой Цивилизации, механизмами её купирования, последствиями для социумов и двинемся дальше.

Последствия замены натурального обмена товарно-денежным

Активная фаза перехода от натурального обмена к товарно-денежному началась в последней четверти II тыс. до н.э., как раз  в канун «катастрофы бронзового века». У до-денежной и товарно-денежной экономик имеется пара существенных отличий. Начнём с того, что в до-денежную эпоху накопление запрещалось мышами, бактериями, влагой, кислородом и пр., тогда как деньги предоставили возможность копить и длительно сохранять прибыль. Свободные капиталы де-факто стали устойчивыми денежными депо. Второе принципиальное отличие в том, что в товарно-денежной экономике обменные процессы попали в колоссальную зависимость от состояния денежного обращения – имеется в виду его обеспеченность деньгами, тогда как в до-денежной экономике они никак не зависели от столь непредсказуемого фактора.

В силу упомянутых здесь особенностей экономики натурального обмена – стабильности процессов обмена и невозможности копить – её субъекты производили товара сколько могли и всё произведённое предъявляли к обмену. В денежной экономике их поведение принципиально изменилось. Периодически возникавший недостаток денег в обращении сразу же тормозил обмен, а вслед за ним и производство, поскольку в условиях дефицита платёжеспособного спроса стало энергетически целесообразным сокращать производство товаров, и это стало ресурсной удавкой на шее социумов.

Обсудим первопричину непредвиденных сложностей с позиций общесистемного подхода. Начнём с того, что деньги стали посредником обменных процессов, принципиально снизившим энергетический барьер перед их протеканием, как следствие, повысившим интенсивность. Также высокая их концентрация стала катализатором создания новых структур и товарных циклов. Теперь вспомним, что эффективные посредники процессов обмена, нивелирующие тормозящий их потенциальный барьер, тем самым повышающие интенсивность, запускающие и регулирующие процессы создания новых структур, называются в зависимости от уровня организации систем катализаторами – в химии, ферментами – на клеточном уровне, гормонами – в многоклеточных организменных системах.

Де-факто социальные организмы нащупали свой специфический катализатор обменных процессов и инициатор создания новых структур – деньги. Регулятор сей гормонального типа. Неизбежно обзавелись они и денежным обращением – аналогом гормональной системы, отягощённой множеством гормональных депо (свободными капиталами), целенаправленно накапливающими гормон. Вынужденная композиция гормональной системы с массой гормональных депо стала сильнейшим дестабилизирующим её фактором. В этом, собственно, вся суть второй проблемы, которую мы сейчас смоделируем.

Моделирование второй проблемы Цивилизации

Для наглядности визуализации создадим подобно физикам упрощённую модель, учитывающую основные моменты и игнорирующую второстепенные. Главное в процессе упрощения – не выплеснуть вместе с водой ребенка.

В качестве первого шага изолируем социум от внешних экономических агентов, что никак не повлияет на содержание выводов. Известно, что нет лучшего места для изоляции, чем благодатный солнечный Остров. Естественно, жители нашего Острова не только купались и загорали, но и занимались рыбной ловлей, охотой, сбором и выращиванием тропических овощей и фруктов, изготовлением одежды, понемногу разнообразя своё личное потребление беспроблемным натуральным обменом. Проблемы возникли в тот момент, когда островитяне научились добывать редкий жемчуг, что позволило им перейти от натурального обмена к товарно-жемчужному.

Чтобы Остров моделировал не варварскую Папуасию, а Цивилизацию, необходимо ввести в его структуру любой Капитал, занятый товарным производством, причём совершенно неважно, какую именно потребительскую стоимость он создаёт. Будучи капиталистом, специализирующимся в изготовлении окон, предложу островному Капиталу заняться тем же. Почему бы нет? Порой на Острове дуют сильные ветры, и окна могут оказаться вполне востребованным товаром. Положим среднюю рентабельность k моего островного бизнеса в 20%. Для простоты дальнейших выкладок определим её как отношение прибыли к выручке: k= [прибыль/объём продаж]. В качестве начальных условий обмена примем, что на руках у островитян находилась тысяча добытых в тяжёлых трудах жемчужин. Что ж, теперь наш Остров окончательно стал Цивилизацией и готов к визуализации нюансов товарно-денежного обмена.

После того как денежная масса Острова совершила свой первый полный оборот, т.е. было продано окон на 1000 жемчужин, на руках у меня осело 1000*k=200 жемчужин прибыли. Остальные 800=1000*(1-k) вернулись в руки островитян – были выплачены поставщикам бамбука, рыбьего пузыря, наёмным мастерам в качестве оплаты труда. По завершению следующего полного оборота денежной массы мой сейф пополнился 800*k=160-ю жемчужинами, тогда как на у островитян их осталось 640=1000*0,8*0,8. Очевидно, что после n циклов на руках у населения Острова останется 1000*(1-k)ⁿ жемчужин.

Заметим, что мой сейф превратился в настоящее депо жемчуга. Уже после десяти полных циклов обращения денег в нём осело 893 жемчужины, тогда как у милых островитян их стало всего 107. Налицо падение платёжеспособного потребительского спроса в десять раз. Это означает лишь одно – что экономика Острова уже давно умерла.

Нехитрая модель визуализировала, как Капитал при переходе от натурального к товарно-денежному обмену начинает работать в качестве насоса, развивающего колоссальную тягу денег из обращения. Это стало второй из двух фундаментальных проблем Цивилизации, которую сформулируем так:

изолированная работа потребительского контура экономики вымывает деньги из оборота в Капитал, что приводит к обрушению платёжеспособного спроса и деградации денежного обращения.

Данную проблему следует считать основной, поскольку, убивая товарно-денежный обмен, она разрушает экономику. Далее по тексту мы будем сопровождать её упоминание маркером «ключевая».

Влияние жадности на ключевую проблему

Жадность – качество Капитала, производное от инстинктов. Цивилизации даже удалось ввести её количественное измерение – в виде коэффициента рентабельности k товарных циклов.

Капитал всегда стремится к максимальным его значениям, невзирая на убийственное воздействие на спрос и денежное обращение. Так, если в рамках нашей модели поднять его значение с 20% до 50%, то денежная масса на руках у островитян съёжится в восемь раз уже через три такта обращения денег: 1000*(1-50%)³=125. Тогда как при k стремящемся к нулю товарные циклы и товарно-жемчужный обмен могут работать практически вечно. Доходы капиталиста при этом, конечно, тоже стремятся к нулю, однако с позиций устойчивости островной экономики ситуация идеальная.

Между k=20% и k=50% капиталист, естественно, всегда выберет второе. К счастью, его инстинктам противостоит «маленькое зло» – конкуренция. При реальной конкуренции множества игроков недостижима рентабельность даже в 20%. Причём договориться им невозможно, поскольку всегда найдётся тот, кто первым начнёт нарушать обязательства. Сговор возможен только на олигополистических рынках с ограниченным числом субъектов экономики, самый сладкий из которых монопольный. Но все их занимают игроки с очень серьёзными инстинктами и звериной сметкой. Меряться с ними хилыми инстинктами опасно для жизни, поэтому рядовой капиталистической особи приходится довольствоваться рентабельностью в 10%, по мере же падения спроса и того ниже, вплоть до отрицательных.

Моделирование «катастрофы бронзового века»

Ключевая проблема Цивилизации – не что иное, как проявление дисбаланса её гормональной системы – денежного обращения. Рассказывать о последствиях сбоев гормональной системы для жизни организма, полагаю, излишне. Поэтому естественно, что с появлением денег забота о поддержании в рабочем состоянии денежного обращения стала важнейшей функцией мета-големов, о чём те, судя по историческим коллизиям, догадались не сразу. Остроту проблемы и её смертельные последствия проиллюстрируем на примере модельной «катастрофы бронзового века», использовав дополненную нюансами модель Острова.

Прежде всего, усложним структуру островного Капитала, добавив пищевой товарный контур. Для этого введём в модель дополнительно к производителю окон трёх латифундистов, производивших до «катастрофы», скажем, половину пищевых продуктов Острова. Остальное пропитание продолжали выращивать мелкие крестьяне, промышлять собиратели, охотники, рыбаки.

Далее чисто умозрительно смоделируем изменение психологии в момент перехода от натурального к товарно-жемчужному обмену. Начнём с главного: введение в обращение жемчуга на удивление быстро подчинило капиталистов Острова новому внутреннему императиву – обменивать свою продукцию только на реальный жемчуг. Всё дело в том, что его, в отличие от конкретного товара, можно в любой момент и с лёгкостью обменять на любые товары, услуги, усладу, подлость, предательство, преступление. Ликвидность жемчуга всегда на порядок превышала ликвидность любого конкретного товара. К тому же он, в отличие от всех прочих товаров, не был подвержен порче. Инстинкты оптимизации энергозатрат и сбережения всего нажитого непосильным трудом диктовали Капиталу однозначный выбор в пользу жемчуга.

По мере оседания жемчуга в наших сейфах-депо платёжеспособный спрос, естественно, хирел. В ответ мы, капиталисты, начали сокращать объёмы производства, пытаясь привести их в соответствии со спросом. Зачем производить много товара, если его некому продать? Чтобы достался грызунам и бактериям в амбарах? Это та самая ресурсная удавка на шее социума.

Сокращение привело к ограничению доступа островитян к пище ввиду её физического отсутствия в достаточном количестве. Даже уже произведённое латифундисты отказывались обменивать на что-либо иное, кроме жемчуга. Им было невдомёк: почему вчера жемчуг был, а сегодня его вдруг не стало? Хотя у каждого из них была припрятана не одна горсть жемчуга. Способность обобщить частное на общее, преодолевая спазм личного эгоизма, дана не каждому.

Монарх Острова со всей его административной и военной ратью был не в силах переломить ситуацию. Цивилизация, репрессивный аппарат которой он олицетворял, сама написала законы о том, что только Капитал вправе решать, что ему делать со своей частной собственностью.

Вместе с голодом на Острове расцвели бандитизм, грабежи, готовность за миску чечевичной похлёбки совершить ранее немыслимое. Царство зашаталось, началась его деградация до уровня номовой и племенной структуры. Процесс возглавили латифундисты, владевшие главным ресурсом для производства пищи – землёй. Отчасти реставрировав в своих владениях практики натурального обмена и частично восстановив производство продовольствия, дабы обеспечить верность подданных, они пообъявляли себя местными царьками.

Некогда устойчивая государственность Острова де-факто рухнула. В результате он оказался беззащитным перед вторжениями бродячих пиратских флотилий, грабивших всех и вся, в том числе и нас – капиталистов, людей, возможно, неглупых, но отуплённых жадностью. У нас не было консолидированной силы, дабы противопоставить её их «железной» ручонке. В итоге один из капитанов вторгшейся «армады», которую прежде наши добрые старые монархи прихлопнули бы как муху, объявил себя новым царём Острова.

Позже историки назвали постигший наш Остров сложный переход от натурального обмена к товарно-жемчужному «катастрофой бронзового века», не улавливая, что причиной её стала ключевая проблема Цивилизации.

Без права на обратный билет

Мы получили представление о том, сколь остры последствия вымывания денег из обращения в Капитал, и какую угрозу они несли устойчивости социумов и самой их жизни. Однако деньги оказались настолько энергоэффективным посредником обмена и совершенным инструментом сбережения, что после их появления обратный возврат к натуральному обмену стал невозможным. Поэтому государства Древнего мира и Средних веков были обязаны создать механизмы купирования самовоспроизводившейся ключевой проблемы.

Подходы к её решению можно условно разделить на три основных группы: 1) меры по увеличению физических объёмов денег в обращении, 2) уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре, 3) активная обратная переработка свободных капиталов в платёжеспособный потребительский спрос.

Золотой Джокер

Самая очевидная мера увеличения физических объёмов денег в обращении – интенсификация добычи золота и серебра. Их месторождения в большинстве своём бедные и трудоёмкие, поэтому явно не успевали за Капиталом, пылесосившим деньги несравненно быстрее их регенерации в обращении. Хотя ряду царств, следует признать, выпало геофизическое счастье обнаружить у себя настоящие россыпи драгоценных металлов, менявшие их судьбу.

К таким, в частности, относилась Лидия. Изначально это было микроскопическое город-государство Сардис или Сарды, как затем оказалось, с волшебным Джокером в рукаве – поблизости протекала золотоносная река Пактол. Плутарх 46-125 писал, что её воды в изобилии несли золотой песок. Он и стал основным средством стабилизации денежного обращения Лидии, как следствие, её короткого, но яркого взлёта.

Лидии, прежде чем состояться как царству, не хватало военной мощи, дабы справиться с кочевыми племенами киммерийцев. Но то не беда, если у тебя есть личная «золотая антилопа»: около 660 до н.э. лидийцы обратилась за помощью к Ассирии, самой сильной на тот момент военной машине Передней Азии, естественно, в обмен на уплату мзды. А в 630-х до н.э., когда Ассирия стала явно слабеть накануне окончательной своей гибели в 609 до н.э., Лидия вышла из-под её крыла. Далее она самостоятельно справилась с ослабевшими киммерийцами и приступила к расширению своих владений за счёт греческих городов Малой Азии.

Однако всё перечисленное выше – банальные для маленького, но богатого царства действия. Необычность Лидии в том, что помимо золота её бурный расцвет обеспечил совершённый в правление Гигеса 680-644 до н.э. прорыв в денежном обращении – изобретение чеканки монет. На маленьких слитках стандартного размера и веса начали выбивать номинал, сообщавший об их ценности даже неграмотным крестьянам. Так слиток превратился в монету. Её достоверность и номинал подтверждались царским штампом – эмблемой головы льва. Первые монеты чеканились из сплава золота и серебра, в котором содержание последнего превышало 50%.

Использование стандартных слитков, заранее взвешенных и проштампованных царским монетным двором, убрало трудоёмкий этап каждой сделки – взвешивание и проверку подлинности денег. Данный шаг позволил не только убрать данные энергозатраты из гигантской массы обменных операций, тем самым ещё более повысив энергоэффективность товарно-денежного обмена, но и вовлечь в него огромную массу безграмотных субъектов экономики.

Наличие золотого источника наряду с инновационной оптимизацией товарообменных операций обеспечили небывалый расцвет лидийской торговли. Он пришёлся на правление царя Крёза 562-546 до н.э., самого известного и богатого из правителей Лидии. Крёз первым приступил к чеканке монет отдельно из чистого золота и серебра. Идиоматическое выражение «богат как Крёз» – это о нём. Основное его богатство, также как и предшественников, выросло не из завоеваний, а из реки Паткол и торговой сметки:

Разнообразие и изобилие коммерческих товаров вскоре привело к ещё одному новшеству – розничному рынку. Правители Сардиса ввели новую систему, по которой каждый, даже посторонний, если у него было что продать, мог прийти на центральный рынок, вместо того, чтобы разыскивать дом, где могли купить его масло или драгоценности. Бесчисленные лавки выстроились на рынке, и каждый торговец специализировался на определённом товаре. Торговля стала для лидийцев настолько важной, что Геродот назвал их нацией «мелких  торгашей».

Коммерция создала сказочные богатства Крёзу, но он и знатные семьи проматывали свои состояния. У них развился неуёмный аппетит к роскоши, и они оказались втянутыми в игру всё большего потребительства. Каждая семья, например, пыталась воздвигнуть надгробие больше, чем у соседних семей. Они украшали памятники орнаментами из слоновой кости и мрамора, устраивали тщательно продуманные похороны, погребая своих умерших родственников с золотыми лентами на голове, с браслетами и кольцами. Элита Сардиса пускала своё новое богатство на потребление вместо того, чтобы вкладывать его в производство [здесь автор впадает в заблуждение: на самом деле погребальная индустрия и элитарное потребление не минус, а плюс – относятся к эффективным инструментам регенерации денежного обращения].

Крёз завоёвывал и строил. Он использовал своё несметное богатство для завоевания почти всех греческих городов Малой Азии, включая великолепный Эфес, который потом перестроил в ещё более величественном стиле, Д.Везерфорд, «История денег. Борьба за деньги от песчаника до киберпространства».

Лидия в итоге превратилась в настоящее большое царство, захватив в процессе экспансии почти половину Малой Азии. Её блистательный полёт был прерван в 546 до н.э. персидским царём Киром. Причём Кир даже не успел напасть на Лидию, как Крёз первым атаковал его империю, неверно истолковав слова греческого оракула: «Если Крёз атакует могущественную Персию, великая империя падет». Крёз не стал вникать в тонкость, что в устах велеречивого грека эпитет «великая» мог относиться к самой Лидии. Кир в итоге разбил его наёмную армию – грациозному леопарду всё же не справиться со слоном.

Лидия не единственная, кто вытащил геофизический Джокер. Как правило, он обеспечивал социуму век-другой благоденствия. Так, Лаврийские рудники, см. на карте, предоставили Афинам более двух столетий процветания и доминирования в Греции, буйства её философской мысли, причём не только Сократа, Платона и Аристотеля. Подробнее см. эволюция ренты и Домината, часть 1.

Следующий наглядный пример – Македония. Царь Филипп II 359-336 до н.э., атаковав в 356 до н.э. Фракию, захватил рудники Пангеи. Они стали главным источником золота и серебра для царской казны. По свидетельству Диодора Сицилийского 90-30 до н.э. Македония довела добычу в Пангее с 80 до 1000 талантов – около 26 тонн. Его данные отчасти подтверждены римлянами: захват казны царя Персея после их победы в 168 до н.э. в Третьей Македонской войне принёс им почти 160 тонн золота.

Интенсивная добыча стабилизировала финансы, экономику, сам социум, позволила содержать большую постоянную армию, основой которой стала знаменитая македонская фаланга, построить флот. Филипп II умело прибегал и к подкупу. Известно его выражение: «Осёл, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость». Пассионарность более северного, чем греки, народа, неизбалованного сверхдоходами от внешней морской торговли, наряду со стабильностью денежного обращения и экономики Македонии позволили Филиппу II подчинить в 337 до н.э. Грецию, тем самым подготовить триумф своего отпрыска Александра Великого. За победой Филиппа II последовало почти два века процветания и доминирования Македонии над полисами Греции.

Невероятный приток в XVI веке золота и серебра Нового Света обеспечил процветание Испании, но всего лишь век, поскольку против неё в полную силу играл будущий Доминат. К тому времени Большие Капиталы не только сконцентрировали огромные финансовые ресурсы, но также создали крайне эффективные механизмы и накопили богатейший опыт по перекачиванию денег из казны мета-големов в свои сейфы. Поэтому «золотой дождь» Нового Света главным образом обеспечил два века, XVII и XVIII, эйфории классического капитализма последовательно в Северных Нидерландах и Великобритании.

На этом мы закрываем тему с Джокером и приступим к обзору альтернативных мер увеличения физических объёмов золота и серебра в обращении.

Грабёж как способ увеличения объёма денег в обращении

«Разработка» рукотворных «месторождений» золота и серебра оказалась столь же очевидной, как и естественных. Наиболее доступными и наименее трудоёмкими оказались погребальные захо­­­­­­­­­­ронения. Показательный тому пример – опустошение в XII-XI веках до н.э., как раз в канун «катастрофы бронзового века», египетских гробниц:

При последних Рамсесах невероятные события происходили в Фивах и, несомненно, по всему Египту. Кражи, злоупотребления властью, прочие преступления случались во все времена и даже при лучших из фараонов, но ещё никто никогда не видел организованных банд, которые грабили гробницы и храмы, где таились огромные богатства, охраняемые главным образом наивностью и суеверием народа.

Так было раньше. Страх перед богами, ужас перед загробными карами оберегали храмы и гробницы, пока честная и бдительная стража охраняла некрополь к западу от Фив. Но вот пришёл день, когда стража забыла о своём долге. С этого дня все угрожающие надп­иси утратили свое могущество. Египет обнаружил то, чего не видывал со времён гиксосов – разграбление вечных жилищ мёртвых, но теперь этим занимались сами египтяне – ремесленники, писцы, жрецы.

Пример был подан сверху. И маленькие люди с маленькими средствами последовали ему, тем более что в смутные времена жизнь неимоверно вздорожала. Продуктов не хватало, и меняли их только на золото или серебро [вспоминаем императив капиталистов нашего Острова – менять товар, в том числе продукты, только на жемчуг]. Так, сообщники некоего Бухафа признаются, что за свою часть добычи приобрели кто поля, кто зерно и ткани, кто рабов, Пьер Монтэ, «Египет Рамсесов».

Объём захороненного в Древнем Египте почти за два тысячелетия был колоссальным, что отчасти отсрочило и смягчило его сваливание в смутные времена. За всю последующую историю Человека «месторождений» драгоценных артефактов подобной мощности больше не встретилось, но это не означает, что их не было вовсе. Своего рода золотоносными «жилами» выступили культы, веками, тысячелетиями накапливавшие пожертвования в форме драгоценного наполнения Храмов. В критических ситуациях мета-големы приступали к их «разработке», предварительно охлаждая почитание культов. Одним из первых провёл секуляризацию фараон Амасис II 570-526 до н.э., искавший деньги на содержание дорогостоящего флота и наёмной греческой армии, принимавшей к оплате за услуги только золото и серебро. Амасис, естественно, был не последним: здесь уместно вспомнить два первых десятилетия советской власти.

Если одно частное лицо может обирать другое, пусть и отошедшее в мир иной, то почему мета-големам не позволить себе грабить друг друга в располагающих к тому обстоятельствах? Помыслено — сделано. Длительное время грабёж, особенно морской, был не только юридически узаконен, но и возведён в ранг государственной политики. Яркий тому пример – кругосветная экспедиция Фрэнсиса Дрейка в 1576-1579, обобравшего испанцев не менее чем на 600 тыс. фунтов – более двух годовых доходов английской короны. Львиная доля добычи юридически законно отошла казне Елизаветы I. И то был не единственный эпизод в карьере Дрейка. Хотя по совокупности заслуг его удостоили рыцарского звания, проводы в мир иной ему выпали чисто пиратские – Дрейка похоронили в свинцовом гробу в океане. Справедливости ради, англичане не единственные, кто законно промышлял разработкой подобных «месторождений» золота и серебра.

Органичным и самым эффективным продолжением стратегии грабежа стала системная военная экспансия. Она обеспечила доступ к самым обильным внешним «месторождениям» драгоценных артефактов и металлов. Первой трансформацию войны в военную индустрию произвела Ассирия. Хлынувшая рекой добыча позволила ей первой из великих царств Древнего мира реанимировать денежное обращение, благодаря чему ранее других, уже к IX веку до н.э., выскочить из «катастрофы бронзового века». Непрерывный поток добычи и дани надолго стабилизировали её денежное обращение, как следствие, товарно-денежный обмен. В итоге Ассирия создала не имевшую до той поры аналогов чисто военную, при этом устойчивую империю, см. миссия Ассирии. Необходимым условием реализации подобной стратегии является наличие Джокера несколько иного рода – высокой пассионарности социума.

Государственная специализация в сфере военной индустрии стала вершиной использования грабежа в качестве инструмента физического наполнения денежного обращения золотом и серебром.

Внешняя торговля

Ещё одним живительным инструментом его физического пополнения стала внешняя торговля. Продажа продукции на внешних рынках означала приток денег извне, немалая часть из которых перерабатывалась в потребительский спрос в процессе производства товаров.

Однако внешняя торговля реанимировала денежное обращение при выполнении важнейшего условия: поддержание положительного сальдо торгового баланса. В противном случае золото и серебро больше утекали, чем поступали извне, перерабатываясь в платёжеспособный спрос в других юрисдикциях.

Именно выполнение данного условия стало причиной опиумных войн: предпринятые императором меры по ограничению контрабандной торговли опиумом обрушали сальдо торгового баланса Великобритании с Китаем в область отрицательных значений. Какая уж тут жалость к одурманенным папуасам, когда речь шла о самочувствии, возможно, и агонии рабочего тела Домината?

По аналогичной причине Великобритания в 1838 г. вынудила Османскую империю подписать кабальный торговый договор, предоставивший её купцам режим наибольшего благоприятствования на всей территории Империи, освободивший английские товары от таможенных сборов и пошлин. Естественно, это привело к деградации денежного обращения и краху турецкой промышленности, её экономической и политической зависимости от Великобритании. Английские товары завоёвывали турецкий рынок, тогда как турецкое ремесло и мануфактура приходили в упадок. За первую половину XIX века производство тканей уменьшилось 10 раз, резко сократился выпуск шёлковых тканей – отныне почти весь шёлк-сырец вывозился за границу. Экономика Османской империи вместо того, чтобы двигаться к индустриальному капиталистическому укладу, надолго застряла в феодальной версии полукапитализма, безнадёжно скатываясь к статусу экономической колонии.

Если обратить взор в Древний мир, то после «катастрофы бронзового века» из великих держав древности Вавилон первым преуспел в реализации внешнеторговой стратегии. Но прежде он на правах зависимого царства несколько веков пользовался услугами ассирийского военного зонтика и военно-денежного пылесоса, обеспечивавшего платёжеспособный спрос на его товарную массу, а с ним стабильность денежного обращения и товарно-денежного обмена Вавилона. Достигнутый на этом фундаменте высокий уровень сельского хозяйства и ремесленного производства наряду с доступом во все уголки имперской Ассирии предопределили преуспевание во внешней торговле Передней Азии. Накопленный опыт и огромные богатства на определённом этапе позволили отказаться от услуг патрона. Вавилонская олигархия, не без помощи Мидии и своевременно предавших союзника скифов, инициировала разгром Ассирии, построив на её костях военно-торговую Нововавилонскую империю. Её расцвет пришёлся на правление с 605 по 562 до н.э. Навуходоносора II.

Главное отличие Вавилона от Ассирии в том, что основным инструментом регенерации его денежного обращения служила не военная индустрия, а внешняя торговля. Однако война по-прежнему оставалась вспомогательным инструментом расширения рынков сбыта и коррекции денежного обращения. Так было пока не случился конфликт взращённой на шумерских традициях олигархии с последним царём Вавилона Набонидом 556-539 до н.э., вынудивший его на десять лет покинуть город, оставив присматривать за ним соправителя Валтасара. С Набонидом Вавилон лишился потока золота и серебра от военной индустрии. Его царь направил на строительство новой шикарной столицы Тема в центре покорённого Аравийского полуострова, где был возведён дворец наподобие вавилонского. Также Набонид финансировал провинциальные центры Ур и Урук, выбранные им в качестве своей опоры. Меж тем Вавилону одной только внешней торговли для регенерации денежного обращения и спроса оказалось недостаточно. При этом выяснилось, что вместе с дополнительным фундаментом экономической стабильности он лишился и военного зонтика. Последнее стало очевидно с началом экспансии персов. Судорожная попытка восстановить в 543-539 до н.э. отношения с монархом оказалась запоздалой. Нововавилонская империя рухнула в 539 до н.э., всего на семь десятилетий пережив растерзанную ею Ассирию, подробнее см. рождение Домината – Вавилон.

На этом мы закрываем знакомство с первой группой инструментов, направленных на увеличение физических объёмов денег в обращении. В неё помимо внешней торговли, особенно успешной, ежели приправлена дипломатией канонерок, вошли физическая добыча золота-серебра, а также грабёж, в том числе системный, вплоть до уровня военной индустрии. Далее мы приступаем ко второй группе инструментов, направленных на уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре. Первый из них – двухконтурная система денежного обращения.

Двухконтурная система обращения

Очевидная возможность снизить потребность в золоте и серебре – их замена суррогатом. В Древней Греции, а затем в Риме проблему их дефицита попытались решить созданием второго контура денежного обращения – чеканкой медяков из сплава меди с оловом и свинцом. В модели Острова примерно так выглядело бы признание деньгами в дополнение к жемчугу ракушек.

Второй контур, несмотря на все сопутствовавшие ему издержки, худо-бедно, но позволял поддерживать товарно-денежный обмен в низовом сегменте экономики даже тогда, когда первый контур коллапсировал. Всё дело в том, что принципиальных ограничений на эмиссию ракушек медяков не было, поэтому безденежье – ключевая проблема Цивилизации – второму контуру не грозило, а его «гормоны» служили инструментом исключительно обмена, но не накопления.

И всё было бы прекрасно, если бы не жадность плебса: его спорадические отчаянные попытки обменять на золото и серебро горсти накопленных медяков стали причиной перманентной инфляции паллиативных денег – их обесценивания относительно твёрдой валюты. Инфляция же, во-первых, порождала социальное напряжение, во-вторых, ограничивала мета-голем в возможности использовать медные деньги в своих целях – для расчётов с многочисленным низовым аппаратом. В конце концов, постоянная инфляция медяков на фоне золотого безденежья мелких субъектов экономики вынуждала мета-големы возвращаться к энергетически затратному сбору налогов в архаичной натуральной форме, как следствие, к натуральному обеспечению значительной части своих нужд. Меж тем расчёты с низовым аппаратом мета-голема в товарной форме есть не что иное, как ограничение его свободы товарного выбора, что приводило к росту в нём социального напряжения, а с ним к снижению лояльности.

Введение ограничений на товарно-денежный обмен

Это была вторая логичная мера снижения потребности контура обмена в золоте и серебре. У проблемы инфляции во втором контуре нашлось радикальное решение – тотальное ограничение плебса в доступе к товарно-денежному обмену. Это резко снизило как его выручку в медяках, следовательно, число актов обмена на золото, так и общую потребность второго контура в медных деньгах. Для этого бόльшую часть социума вернули обратно во времени – к натуральному обмену. Такова неумолимая логика лечения последствий ключевой проблемы Цивилизации.

Реализовать обратный дрейф было не просто. Во-первых, это означало возврат к энергетически неэффективной натуральной форме сбора, учёта и расходования налогов, взимаемых с мириадов субъектов экономики на гигантской имперской территории, поэтому требовало создания сети постоянных и заинтересованных налоговых агентов мета-голема. Во-вторых, возврат к натуральному обмену требовал обустройства для мелких производителей замкнутых локальных, при этом достаточно крупных кластеров натурального обмена. Удовлетворить требованиям позволила жёсткая социальная трансформация – переход от античности к феодализму, который, заметим, был совершён с единственной целью – минимизировать негативные последствия от расширенного воспроизводства и накопления Капитала в денежной форме.

Трансформацию античности осуществила Римская империя. После завершения во II веке фазы активной военной экспансии она столкнулась с торможением военной индустрии, как следствие, с жесточайшим дефицитом золотых и серебряных денег. Кризис был столь глубок, что довёл Рим до эпохи солдатских императоров. Их с 235 по 268 сменилось целых двадцать девять, шесть – в одном только 238 году. Империя оказалась на грани дезинтеграции: от Рима отпали огромные Галльская империя и Пальмирское царство. К моменту начала реставрации Империи иллирийской династией 268-282 её денежное обращение лежало в руинах. Так, при Аврелиане 270-275 серебряный денарий де-факто превратился в бронзовую монету: серебра в нём было не более 0,5% – медную в массе монету на мгновение окунали в расплавленный металл. Не многим лучше было качество золотого ауреуса: весовая доля золота в нём упала до 1,33%, серебра до 15,94%, остальное – медь. Поэтому задача регенерации первого контура обращения встала в полный рост, требуя не только найти нужные объёмы золота и серебра, но и жёстко сжать второй контур.

К тому моменту огромная масса некогда свободных крестьян превратилась, не без помощи ростовщичества, из собственников угодий в арендаторов – колонов. Рим пошёл на их прикрепление к сформировавшемуся классу крупных держателей земли. Вскоре та же участь постигла крестьян, остававшихся свободными. За юридическим закрепощением последовал фактический возврат к натуральному обмену в рамках хозяйств нового типа. В качестве компенсации за предоставленную де-факто беспредельную власть над некогда свободными гражданами мета-голем обременил держателей земли функциями своего вечного налогового агента в отношении закрепощённых и увеличил долю налогов, взимаемых с них, как с богатых, в золоте и серебре. Всё это, вместе с военными успехами и секуляризацией языческих храмов, способствовало регенерации первого контура обращения.

Начало феодальным реформам положил великий римский император Диоклетиан 284-305: «Именно с эпохи Диоклетиана начинается постепенное прикрепление значительной массы свободных людей к их месту жительства, к земле или ремеслу, чтобы обеспечить стабильное поступление в государственную казну налогов с населения. Это явилось началом превращения граждан в закрепощённых», Князький И.О., «Император Диоклетиан и закат античного мира». Окончательно феодализм оформился в Восточной Римской империи – Византии.

При всей внешней уродливости феодализма инсталлированный внутри него натуральный обмен оградил наиболее уязвимые слои населения от тяжёлых последствий кризисов денежного обращения. Он стал главным механизмом, предохранявшим социумы от повторения в жёсткой форме «катастрофы бронзового века».

Диоклетиан был гением. Его реформы позволили Риму вовремя трансформироваться из чисто военной империи, в чём он был подобен Ассирии, в военно-административную империю – военную державу с высоким качеством управления процессами обмена, подробнее см. эволюция ренты и Домината, часть 2.

Феодализм, хотя и защитил основную массу населения от дистрофии денежного обращения, но не устранил её. Дефицит золота-серебра, ожесточённая борьба за него сопровождали феодализм вплоть до открытия Нового Света:

«До какой степени в конце XV века деньги подточили и разъели изнутри феодальную систему [вернее сказать, разъела её проблема их неустранимого дефицита], ясно видно по той жажде золота, которая в эту эпоху овладела Западной Европой. Золото искали португальцы на африканском берегу, в Индии, на всём Дальнем Востоке. Золото было тем магическим словом, которое гнало испанцев через Атлантический океан в Америку. Золото – вот что первым делом требовал белый, как только ступал на вновь открытый берег»,  Маркс К., Энгельс Ф., Соч., Изд. 2-е, т. 21, с.408.

На феодализме краткий перечень инструментов второй группы обрывается. Нам осталось разобраться с третьей, самой обширной группой инструментов регенерации денежного обращения и спроса, перерабатывающих свободные капиталы в платёжеспособный потребительский спрос.

Древние механизмы утилизации свободных капиталов

Речь идёт об элитарном потреблении, культовых пожертвованиях и налогах – трёх инструментах утилизации свободного Капитала, перекочевавших в эпоху товарно-денежного обмена из до-денежной экономики.

В денежной экономике, как и в натуральной, свободные капиталы по-прежнему тратились на дворцы, предметы роскоши, изысканные одежды, деликатесы, услуги самого разного толка, т.е. на всё то, что выше Д.Везерфорд поставил в упрёк Крёзу и его элите. Однако, оплачивая это, капиталы совершали благо для той кривой экономики, в которую Человек сам себя загнал – изымали деньги из депо и возвращали их тем, чьими руками и телами творились излишества. Элитарное потребление в меру своих возможностей перерабатывало определённую долю свободных капиталов в платёжеспособный спрос, тем самым отчасти регенерировало денежное обращение.

Аналогично их перерабатывали культовые пожертвования. Жрецы, заказывая монументальные творения, оплачивали пожертвованиями работу мастеров, что, естественно, реанимировало платёжеспособный спрос. Впоследствии пожертвования были регуляризированы в форме церковной десятины, ощутимо замедлявшей деградацию денежного обращения.

Наконец, третий естественный механизм – налоги. Административный мета-голем, тратя их на аппарат управления, армию, инфраструктуру, социальную защиту, тем самым конвертировал взыскиваемую с Капитала фискальную мзду в доход обычных граждан, что восстанавливало спрос и денежное обращение.

Впервые системное взыскание налогов в денежной форме реализовала первая из военно-административных держав Древнего мира – великая империя Ахеменидов, которая, как и Рим, поддерживала не только военную индустрию, но и высочайшее качество административного управления.  Ежегодно взимаемая с провинций фиксированная сумма дани де-факто приняла форму регулярного налога.

Раз уж мы коснулись персидской империи Ахеменидов, дадим краткую справку по ней. Прежде всего, отметим, что достижения персов впечатляют не меньше, чем второй из великих военно-административных империй древности – Римской. Империя персов охватила территорию от Ливии и Греции на западе до Индии на востоке, от Закавказья и Фракии на севере до Нубии на юге. Её население предположительно составляло от 25 до 50 млн. человек, что, как полагают, в V-IV веках до н.э. соответствовало примерно половине населения Земли:

Держава Ахеменидов была разделена на 23 сатрапии, возглавляемых сатрапами, что на персидском означало «блюститель страны». Сатрапы назначались царями из представителей персидской знати и в доверенных им землях были неограниченными правителями. Они обеспечивали поступление в царскую казну налогов в соответствии с планом. Самый большой налог в 360 талантов золотом – более девяти тонн – платила индийская сатрапия, располагавшаяся в долине реки Инд. Нагружались сатрапии и повинностью выставлять определенное число воинов.

Связность огромной территории Империи обеспечило использование в качестве лингва-франка арамейского языка и фонетического арамейского письма, а также активное дорожное строительство и организованное впервые в истории почтовое дело. Главная магистраль царства, так называемая царская дорога протяженностью 2 400 км, соединила между собой Эфес и Сузы, пройдя через столицу Лидии Сарды. И она была не единственной:

Дороги империи Ахеменидов на карте и в фотографиях

Отличными дорогами были соединены все пять столичных городов Империи – Персеполь, Пасаргады, Экбатана, Сузы, Вавилон. Вдоль всех главных дорог на расстоянии 25 км одна от другой были устроены станции, обслуживавшие царскую почту по принципу эстафеты. Геродот с восхищением отмечал, что царское послание могло быть доставлено из Суз в Эфес всего за семь дней.

Несомненно, что у империи Ахеменидов были внутренние проблемы, связанные с периодическим выходом нарезанных по национальному принципу сатрапий из повиновения, однако сломило её вовсе не их обострение до критического уровня. В 334-329 до н.э. Империю разрушила более пассионарная и организованная военная сила, питаемая золотом Пангеона – Македонское царство Александра Великого, сына Филиппа II.

Ранее в тексте уже упоминалось, что трём древнейшим инструментам утилизации свободных капиталов – элитарному потреблению, культовым пожертвованиям и налогам – не под силу утилизировать все свободные капиталы, поскольку Капитал это такой хитрый зверёк, который следит за тем, чтобы утилизации подвергалась лишь меньшая часть накапливаемого.

Два следующих инструмента реанимации денежного обращения были экстренными, кратковременного, но мгновенного действия и очень болезненными, первый – для социумов, второй – для Капитала. Речь пойдёт о ростовщичестве и диктаторах соответственно.

Ростовщичество

Ростовщичество – прямая инъекция свободного капитала в денежное обращение без посредничества товарных циклов. Является паллиативной пожарной мерой его регенерации, поскольку скорый возврат денег, обязательно с походом, обратно в ростовщический капитал, быстро усугубляет ту проблему, от которой делалась инъекция. Поэтому вскоре после начала активных инъекций болезнь денежного обращения всегда обострялась.

Ростовщичество стало родимым пятном античности, и тому была объективная причина: наличие огромного числа мелких субъектов экономики – свободных граждан-крестьян. Именно они были наиболее уязвимы перед лицом проблем, вызванных дистрофией денежного обращения, и массово попадали в лапы ростовщиков, большинство без шансов остаться собственниками земли, постепенно перетекавшей к крупным её держателям. Тем самым ростовщичество подготавливало феодализм.

Рост пирамиды долга, усугублявшей обострение хвори денежного обращения, наряду с закабалением мелких производителей до состояния почти рабской зависимости провоцировали социальные взрывы, порой приводившие к расправам над кредиторами. Однако порой случалось, что прежде восставших разобраться с ними успевали сами мета-големы.

Экономическая миссия диктаторов

Восстание, конечно, позволяло выплеснуть накопившиеся отрицательные эмоции, однако приход диктатора был более эффективным механизмом решения созревших проблем.

В древнегреческих полисах и затем в Римской республике диктаторы были не редкостью. Как правило, их экстренный приход был связан либо с внешней военной, либо с внутренней экономической угрозами. В последнем случае от них требовалось, дабы реанимировать денежное обращение, набросить намордник на жадную пасть олигархии, не стесняя себя выбором мер. Как минимум, они осуществляли обратную консолидацию административной ренты в руки мета-голема, как максимум, проводили в том или ином виде экспроприацию Капитала.

Яркий тому пример Луций Корнелий Сулла, римский диктатор с 82 по 79 до н.э. Сулла провёл широкие проскрипции: высокие лица, попавшие в их списки, подлежали казни, их имущество – конфискации и продаже в доход государства, сыновья и внуки – лишению гражданства. По некоторым оценкам Сулла казнил 90 сенаторов и 2600 эквитов из сословия Всадников: многие сенаторы и все поголовно Всадники были знатными ростовщиками.

Весь этот ужас Сулла затеял не из внутренней злобы, а для нормализации денежного обращения Республики и самочувствия хозяйствующих субъектов посредством возвращения в оборот огромных объёмов конфискованных капиталов. Возможно, что имело место и аннулирование за смертью кредиторов массы долгов. Сулла был недалёк от истины, когда охарактеризовал себя так: «Диктатор в целях написания законов и укрепления Республики».

Инвестиционный контур экономики

Мы добрались до самого эффективного инструмента переработки свободных капиталов в потребительский спрос – до инвестиционного контура экономики. С целью наглядной визуализации содержания и лечебного эффекта процесса вновь обратимся к модели Острова, скорректировав её в соответствии со стоящей перед нами задачей. Первым делом уберём из модели латифундистов, которые помогли нам визуализировать «катастрофу бронзового века», и добавим конкуренцию. Для этого введём в модель ещё одного производителя окон, который будет конкурировать со мной в «остеклении» Острова.

Конкуренция не только ограничила наши с ним фантазии относительно коэффициента рентабельности k, но и подтолкнула нас к инновациям в целях улучшения потребительских свойств окон и снижения издержек производства. Не подумайте, что мы денно и нощно мучились тем, как улучшить жизнь островитян. Хотя это, несомненно, может доставлять определённое удовольствие, но не оно главное. Главное – получить преимущество в гонке за жемчугом.

Совместное насыщение Острова товарной массой вымывало жемчуг из оборота в Капитал куда быстрее, чем моя неспешная одинокая работа, поэтому вскоре денежное обращение Острова оказалось на грани коллапса, а нашим мастерским грозила полная остановка. Но на наше с островитянами счастье случился инновационный прорыв. Неважно, какой именно и кто был его автором. Допустим, что прорыв совершил мой конкурент: его инженеры, к примеру, создали новую технологию заполнения окна – вместо рыбьего пузыря научились изготавливать и вставлять в него тонкую бесцветную слюдяную пластину.

Конкурент, естественно, сразу же начал строительство новой фабрики, истратив на неё весь накопленный жемчуг, который ушёл на оплату поставщиков материалов, труда инженеров, мастеров, ремесленников, тем самым на реанимацию платёжеспособного спроса. Завершив инвестиции, он тут же приступил к продажам, втрое повысив коэффициент рентабельности k, поскольку в нише слюдяных окон был монополистом. Мои же старые окна с рыбьим пузырём вовсе перестали интересовать островитян.

К счастью, мои инженеры быстро раскусили технологию слюдяного производства, и я тут же вложился в строительство нового завода, размахнувшись на весь накопленный мною жемчуг, который тоже выплатил исполнителям.

К чему мы пришли по окончанию инвестиций? Во-первых, стали обладателями двух новых передовых фабрик и нулевых финансовых капиталов, за исключением малой доли жемчуга, которую конкурент успел наторговать вследствие опережающего начала продаж. Во-вторых, и это главное, весь ранее накопленный нами жемчуг вернулся к островитянам, строившим наши фабрики. И хотя конкуренция сразу нормализовала коэффициент рентабельности, мы с конкурентом всё равно были счастливы, поскольку вернулись в благодать восстановившегося денежного обращения и платёжеспособного спроса. Впереди нас ждали несколько лет счастья – получения прибыли, частичного её потребления и накопления. За эти годы Остров непременно добудет в лагуне, навоюет и наторгует вовне ещё тысячу жемчужин, к тысяче уже имевшихся. Поэтому до момента наступления следующего циклического кризиса денежного обращения и спроса, у нас с конкурентом будет возможность накопить вдвое больше жемчуга.

Отметим, что к инвестициям свободные капиталы побуждали не только инновации. Они всегда заняты поиском любых свободных инвестиционных ниш, в том числе и вне пределов своей специализации, расширяя по возможности свою всеядность. Не чуждо им и агрессивное поглощение более слабых капиталов, а это тоже своего рода инвестиции, не чураются они внешней экспансии – военной и экономической, которая тоже требует своих инвестиций.

Диалектика двух проблем Цивилизации

Очевидно, что инвестиции являются самым эффективным и продуктивным инструментом 1) утилизации свободных капиталов и 2) их обратной переработки в платёжеспособный спрос. Последнее относится только к эпохе денежной экономики. Заметим, что погребальную индустрию следует рассматривать как иррациональный вариант инвестиций в себя, бесприбыльных в этой жизни, чем они крайне полезны для здоровья экономики. На фоне возможностей инвестиционного контура весь остальной инструментарий купирования двух основных проблем Цивилизации выглядит паллиативным либо дистрофичным.

Однако мощности инвестиционного контура никогда не хватало для полной утилизации свободных капиталов и эффективной регенерации денежного обращения: скорость их накопления всегда оказывалась выше его возможностей по их обратной переработке. Исключение составили 1) тысячелетие подключения к инвестиционному контуру погребальной индустрии и 2) два века счастья классического капитализма. Поэтому перед нами опять встаёт в полный рост проблема инвестиционной недостаточности, о которой мы по ходу заметки уже успели забыть. Причём по мере технологического совершенствования товарных циклов её острота нарастала катастрофически, о чём мы подробнее поговорим в следующей заметке, в которой обсудим нюансы регенерации денежного обращения в эпоху классического капитализма.

Внимательный читатель заметил, что на самом деле ключевая проблема Цивилизации является той новой формой, которую в итоге приняла в эпоху товарно-денежного обмена проблема инвестиционной недостаточности. По новой эпохе обе проблемы шествуют как единое взаимосвязанное целое. В чём их схожесть и диалектика взаимодействия?

И для той, и для другой проблемы источник один – невозможность копить капиталы, только причины тому разные. Инвестиционную недостаточность спровоцировала невозможность длительно хранить свободный капитал по причине его физической порчи. Ключевая проблема тоже стала следствием невозможности длительно хранить капиталы в депо, но по другой причине – неизбежного коллапса денежного обращения, а с ним и самой экономики.

Обе проблемы решаются утилизацией свободных капиталов. Поэтому вовсе не случайно, что древнейшие методы купирования проблемы инвестиционной недостаточности – элитарное потребление, культовые пожертвования, налоги, инвестиции и экспансия, как форма рискованных инвестиций – перекочевали из натуральной экономики в товарно-денежную в качестве инструментария купирования уже ключевой проблемы Цивилизации.

И та, и другая проблема в принципе неразрешимы из-за невозможности предоставить свободным капиталам нужный объём инвестиционных ниш либо для их упокоения, либо для расширенного воспроизводства. Единственными короткими исключениями стали не раз упомянутые тысячелетие погребальной индустрии и два века счастья классического капитализма.

Настигшая, в конце концов, классический капитализм после двух веков счастья инвестиционная недостаточность стала причиной принципиальной невозможности эффективно купировать ключевую проблему Цивилизации, с чем последняя и мучается до сих пор. Меж тем социально стабильный и безопасный для тружеников феодализм в порыве эйфории демонтировали. Так что дальнейшее лечение Цивилизации станет её неизбежным дрейфом к новой версии феодализма в издании текущей элиты, непременно под лозунгами свободы, «1984» всем нам в помощь. В верхах драка развернётся за статус новых феодалов, а в низах за то, кто займёт почётное место их обслуги. В последнем Украина заметно обогнала Россию, но и у нас встречаются выдающиеся экземпляры, и их немало. Помехой процессу является картинка уже состоявшейся Постцивилизации, оставившей в теле социосистемы свой ментальный след.

Но вернёмся к инструментарию. Инвестиционным контуром экономики мы завершаем обзор инструментов из третьей группы, но не закрываем тему, поскольку за кадром остался ещё один, причём очень эффективный композитный инструмент купирования ключевой проблемы Цивилизации очень важный для следующей заметки – колониальная экспансия.

Колониальная экспансия

Колониальная экспансия вынесена за рамки общей классификации, поскольку является не инструментом, а сложным процессом, комбинирующим инструменты из всех групп.

Её стандартное направление – регионы на порядок более слабые в военном и экономическом отношении, непременно через непреодолимый для папуасов инфраструктурный разрыв – море, что минимизировало человеческие жертвы метрополии и исключало возможность нежданного военного ответа.

В этом принципиальное отличие колониальной экспансии от военной, осуществлявшей проекцию мощи на ближайшее окружение, зачастую, с большими человеческими жертвами. С окончанием военной фазы интервенции высокая инфраструктурная связность близких территорий инициировала интеграционные имперские процессы, которые сопровождались гораздо более глубоким в сравнении с колониальной экспансией взаимным проникновением этносов, экономик, капиталов, элит.

На примере Англии можно сопоставить затраты, экономические бонусы, социальные шоки от строительства мировой колониальной империи и имперской экспансии в направлении Ирландии и Шотландии. Колониальная экспансия всегда была менее болезненной и экономически более выгодной, чем военная схватка с противником, хотя бы отчасти сопоставимым по технологическому оснащению, и его последующая интеграция с полными гражданскими правами.

Теперь о композитном инструментарии колониальной экспансии. Так, экспроприацию награбленного и добытого золота и серебра, как, например, это делали Карфаген в Испании, а затем сама Испания в Новом Свете, следует отнести к банальным силовым инструментам из первой группы. Но уже неэквивалентный товарный обмен с колонией, для того чтобы тот позитивно сказался на денежном обращении метрополии, требовал подключения контура внешней торговли, реализующего колониальные товары вовне её. А ещё метрополия, как военная крыша экспансии Капитала, имела право на часть добычи налоговую мзду с колониальной ренты.

Сам процесс колонизации был бы невозможен без высокой инвестиционной активности, необходимой для преодоления инфраструктурного разрыва, создания длинной руки экспансии и её опорных баз в колонии, элементарного инфраструктурного и технологического освоения территорий, что тоже сопровождалось конвертацией капиталов в платёжеспособный спрос метрополии. Элитарное потребление быстро разбогатевшей новой колониальной элиты также перекачивало золото из колонии в метрополию, давая свой вклад в регенерацию её платёжеспособного спроса.

Налицо сочетание в колониальной экспансии всех наиболее эффективных инструментов регенерации денежного обращения и спроса, что непременно оказывало живительное воздействие на экономику метрополии. При этом, что характерно, в папуасиях инсталлировалась рабовладельческая либо феодальная форма товарного обмена, максимум, второй контур денежного обращения с неполноценными деньгами – «ракушками». Поэтому от метрополии не требовалось никаких затрат и усилий для регенерации денежного обращения колонии: проблемы индейцев, как известно, шерифа не волнуют.

Итоги

На этом мы оставляем Древний мир и Средние века. Заканчивая заметку, поскольку материал её разноплановый и обширный, сведём его воедино, дабы он разложился по полочкам.

Первым делом мы познакомились с двумя фундаментальными проблемами Цивилизации – хронической инвестиционной недостаточностью и вымыванием денег из обращения в Капитал. Последняя быстро убивает социум, поскольку приводит к деградации денежного обращения и платёжеспособного спроса.

Эффективно купировать инвестиционную недостаточность в течение достаточно длительного срока удавалось только двум цивилизациям. Первая из них – Древний Египет эпохи Раннего, Древнего и отчасти Среднего царств, мотивировавший свободный капитал к самозахоронению в погребальной индустрии и культовых пожертвованиях. Второй стала цивилизация Домината в течение двух веков счастья классического капитализма: в XVII веке в Северных Нидерландах и в XVIII веке в Великобритании. Ему даже удалось, используя в полную силу практически бескрайние в тот период возможности колониальной экспансии, создать эффект дефицита свободных капиталов, востребованных невероятно бурным инвестиционным процессом. Мы не вправе включать в данный перечень Советский Союз, несмотря на то, что он не просто купировал, а решил обе проблемы. Его к категории Цивилизация не отнесёшь по определению – Советский Союз был первой в процессе социогенеза Постцивилизацией, приоткрывшей занавес над одним из вариантов возможного будущего.

Вторая проблема – вымывание денег из обращения в Капитал – стала прямым следствием двойственной природы денег: они выполняют функцию как идеального посредника-катализатора обмена, так и столь же идеального инструмента накопления. Проблема обозначила себя в конце II тыс. до н.э., непосредственно в момент перехода к товарно-денежному обмену и инсталляции системного денежного обращения. Причём обозначила так, что сразу привела к «катастрофе бронзового века», поскольку мета-големы, которым по статусу было положено решать её, не наработали ни практик, ни необходимого для того инструментария. Полагаю, не в их силах было даже осознать суть постигшего социумы бедствия. Денежное обращение являет собой гормональный по своей природе контур регуляции социальных организмов, кардинально ускоривший процессы обмена и накопления, попутно катализировавший базовые биологические инстинкты особей. Для его настройки требовался инструментарий принципиально нового качества и переход на более высокий уровень управления, отвечавший скорости и силе отклика социальных процессов на точечные гормональные воздействия. Отказаться же от денег, идеального средства накопления, и от невероятно энергоэффективного товарно-денежного обмена Цивилизация была не в силах. Императив энергетической оптимизации настоятельно требовал не отказываться от «подарка», а решать проблемы.

Первой из великих империй древности годный для этого инструмент нащупала Ассирия, которая возвела войну и сопутствующий ей грабёж в ранг системной военной индустрии. К тому же невероятно быстрое восприятие ею фонетического арамейского письма, сменившего клинопись, позволило подняться её административному управлению на принципиально новый уровень. Вслед за Ассирией, используя её инструментарий и нарабатывая свой, в ранг воспрявших, а также совершенно новых великих держав друг за другом восходили и затем неизбежно угасали Вавилон, Древний Египет, Карфаген, Греция, Лидия, империя Ахеменидов, Македония, империи Птолемеев, Селевкидов, Рим, Парфия, Византия и пр. Совместными усилиями, при случае делясь опытом через механизмы имперского обмена, они обзавелись широким и в целом эффективным, но всё равно недостаточным инструментарием купирования ключевой проблемы Цивилизации. Знакомству с ним мы посвятили основную часть заметки.

Первая группа инструментов направлена на увеличение физического объёма денег в обращении: 1) разработка месторождений золота и серебра, 2) грабёж, в т.ч. юридически освящённый мета-големами, включая военную индустрию, как высшую, наиболее системную форму грабежа, 3) внешняя торговля, непременно с положительным сальдо торгового баланса.

Вторая группа инструментов была направлена на уменьшение потребности контура обмена в золоте и серебре: 1) создание второго контура денежного обращения с паллиативными «ракушечными» деньгами, 2) вынужденная инсталляция феодализма, де-факто вернувшего огромные массы населения из товарно-денежного обмена обратно к натуральному.

Третья группа инструментов из серии «мясорубки» свободных капиталов, осуществлявшей на постоянной основе их обратную переработку в фарш платёжеспособный потребительский спрос. К её острым «ножам» относятся 1) элитарное потребление, 2) культовые пожертвования, в пределе – церковная десятина, 3) денежное, а не натуральное, налогообложение, впервые на системной основе реализованное сверхимперией Ахеменидов, 4) ростовщичество – прямые инъекции свободных капиталов в денежное обращение, быстро и с походом возвращаемые обратно в депо, 5) тяжёлая рука диктаторов, разрушавших часть из непомерно разросшихся денежных депо, 6) инвестиционный контур экономики, катализируемый алчностью, конкуренцией, инновациями, экспансией.

Особняком от всех перечисленных выше инструментов стоит колониальная экспансия – композитный, даже не инструмент, процесс – синтез инструментов из всех трёх групп.

О степени серьёзности и губительности ключевой проблемы свидетельствует сила её воздействия на социумы. Именно она стала причиной «катастрофы бронзового века», и позже в эпоху античности привела к крушению её социальной базы через обезземеливание мелких собственников. Те, вследствие регулярной деградации денежного обращения, лишались возможности полноценно включаться в товарно-денежный обмен, как следствие, возобновлять средства производства, платить денежные налоги и исполнять прочие социальные обязательства, возникавшие в рамках античного общественного договора. Далее железная логика решения проблемы, угрожавшей стабильности социумов, продиктовала инсталляцию феодализма, который стал возвратом из античности обратно к деспотичным социальным формам. Вынужденно откатившись назад, социосистема тем самым признала дистрофичность инструментария переработки свободных капиталов обратно в спрос в сравнении с эффективностью товарных циклов, ростовщичества и олигархии, перерабатывавших спрос в Капитал.

Феодализм более чем на тысячелетие ввёл социумы в состояние устойчивого гомеостаза с плавной поступательной стрелой развития, пока не случилось открытие Нового Света. Здесь начинается тема анонсированной выше следующей заметки, которую мы посвятим эволюции инструментов регенерации денежного обращения в эпоху классического капитализма, а также их состоянию на выходе из него.

Май 2019